Они догоняли.
Даэдра их побери. Разумеется, догоняли. Глупо было бы стоить иллюзии по поводу собственной скорости и маневренности. Ставка была на фору. Чуть больше времени. Этого было бы достаточно.
Что-то крикнул капитан. У него мерзкий голос, словно булькающий. Иногда, когда он кричал, можно было видеть, как перекатываются водные пузыри под полупрозрачной кожей. А может, только казалось. Капитану ответил солдат, приставленный к почетному гостю. Почетный гость - так они говорили, скаля друг на друга жемчужные зубы с оттенками стали. Они ненавидели его. И это было взаимно. Они растерзали бы его, едва получив назад своего ненаглядного посла - этого трусливого ублюдка Улондила. Но нет, даже у них существовало понятие честной сделки.
"Бродяга". Он знал это судно. Хорошее судно. Даже слишком, как оказалось. Капитаном там значилась некая вшивая швабра из рода животных, осмелившихся считать, что они достойны места рядом с высокими эльфами. Он не помнил ее имени - оно никогда не было ему интересно. Зато помнил, что известном им Нирне - а они, несомненно, знали его лучше других - лишь одни корабли смеют тягаться с маормерскими. Корабли альтмеров.
Он всегда был уверен в превосходстве своей расы над прочими, и сегодняшний день не должен был ничего изменить, но, кажется, впервые мер не мог порадоваться тому, что судно, украшенное золотым орлом на носу, вот-вот догонит змееносую посудину морских эльфов.
Хорошо было бы, подохни они все. Все, все до единого. Их распухшие тела лежали бы на берегу, служа кормом чайкам и напоминанием о своей гибельной несовершенности. Живые они вызывали еще большее отвращение.
Маормеры сновали по палубе, подчиняясь четким и лаконичным приказам капитана. Многие, но не те двое, которых приставили к - теперь уже бывшему - Вицемагистру. Он не был моряком и не мог помочь им. Скользкие змеелюбы хотели жить и без его участия.
Заложив руки за спину, Пелидил следил взглядом за хорошо знакомым ему силуэтом корабля, разрезающего мутные волны. Море, неспокойное с легкой руки рыбоглазых магов, не могло остановить их. Гигантские змеи, чьи блестящие чешуйчатые тела то и дело показывались из воды, не могли остановить их. Никто и ничто не могло. Казалось, приблудная сучка, решившая, что имеет право называться королевой, призвала себе на помощь самого Аури-Эля.
Сперва было страшно. Сперва он метался, высказывая морской гнили все, что думает о каждом их них в частности и всей их поганой расе в целом, размахивал посохом и руками, требовал скорости, требовал стрельбы, змей, бури, водоворота, чего угодно, лишь бы отправить на дно "Бродягу" вместе со всеми лизоблюдами на его борту. Они шипели и огрызались. Потом пришел покой. Понимание того, что они не уйдут. Что Очи Королевы добьются своего. Эта кошка с командой меров-полуросликов, этот вездесущий облезлый каджит с хитрыми зелеными глазами, эти невесть откуда взявшиеся бродяги, которыми окружила себя Эйренн.. И Пелидил ждал их, спокойный, гордый, несмотря на всклокоченные рыжие волосы и черные круги, залегшие под глазами. Готовый сражаться. Он не писал записок. Передавать последнюю волю ему было некому, а приказы, выданные мертвым командующим, живым солдатам не интересны. А мертвые солдаты - вне его компетенции.
По крайней мере, пока.
Он утащит их за собой. Их всех - и поганых меров, и прихвостней остроухой шлюхи.
Альтмер прикрыл глаза. Шипение змей сбивало с мысли. Припомнил тот день, когда пропала Эйренн. День, когда скорбели Острова. Когда чистой, почти детской радостью наполнилось его собственное сердце. Маленький принц станет Королем! В тот день он понял, как сильно вырос и как на самом деле еще молод и неопытен Неймон. Понял, что станет счастливым в тот момент, когда юноша взойдет на трон Доминиона.
Потом появилась Эстре. Холодная, как льды Скайрима, и дерзкая, как разряд молнии над Гнездом Кенарти. Куда раньше, чем к Неймону, она пришла к Пелидилу. Неприятный ядовитый голос и тонкие пальцы, танцующие по разложенной на столе карте, - тогда альтмер на секунду испугался, заглядывая в глаза эльфийки и видя там безжалостную кровососущую хищницу. Он ненавидел ее. С самой первой и до самой последней встречи. Альтмерская сука обещала посадить своего мужа на трон и не сделала этого, увязнув в болоте из морских эльфов, даэдра и собственных амбиций. Вместо этого она позорно канула в недра Обливиона, не оставив после себя даже тела.
Неймон скучал по ней. Действительно скучал, слоняясь из одной залы королевского дворца в другую в надежде, что вот-вот кому-то он срочно понадобится, и важное дело сможет отвлечь его от тяжелых мыслей. Ему часто поручали что-то такое, с чем справился бы любой слуга. Открытый и искренний, принц мог и не догадываться, что Эстре просто использовала его, чтобы добраться до трона. А Пелидил, в свою очередь, пользовался этим, чтобы однажды, после коронации Неймона, избавиться от этого ставшего бесполезным паразита.
Не вышло.
Неймон всем сердцем радовался, когда вернулась его сестра. Тогда он обнял ее, и она ответила ему тем же. Тогда Пелидил впервые видел взаимное проявление их родственных чувств. Одно короткое мгновение, и обратно к сдержанным улыбкам и коротким кивкам головы. К строгой этике и приказам, замаскированным под просьбу и не терпящим возражений.
Как же он ненавидел ее. Как много раз мечтал о том, как могла бы погибнуть она в странствиях, куда отправилась по собственной воле и неизвестной причине.. и, увы, вернулась обратно, наглая и высокомерная, заявив, что твердо намерена отнять у собственного брата трон, у народа - Короля, а у Пелидила - мечту.
Но вся эта ненависть меркла и отступала, бессильная перед именем, образом, мером. Это имя хотелось произносить вновь и вновь, перекатывая на языке, и вбирать в себя вместе с дыханием. Этот образ стоял перед глазами в самых теплых и сладких снах, согревая куда лучше ласкового Алинорского солнца. Перед этим мером хотелось преклоняться, укладывая к его ногам целые королевства и не смея даже взглянуть на него лишний раз, не говоря уже о том, чтобы прикоснуться.
Неймон. Маленький принц, ладящий с лошадями и наизусть помнящий все правила столового этикета. Самое доброе существо из всех, что Пелидил когда-либо встречал. Не позволяя себе разглядывать принца, тем не менее, Вицемагистр до мельчайших подробностей помнил черты его красивого округлого лица. Не спрашивая, знал любимое блюдо и предпочитаемую породу лошадей. И во всем находил совершенство.
Неймон говорил, что рад возвращению Эйренн, и улыбался так, что не возникало сомнений в искренности его слов. От этой обаятельной улыбки вереница кусачих мурашек пробегала вниз по хребту, и Пелидил с трудом удерживал себя от того, чтобы начать поправлять мантию. Но Вицемагистр видел - молодой мер, с детства привыкший к мысли о том, что Доминион возглавит старшая сестра, уже вкусил плода власти и величия. И пусть принц по-прежнему уверял, что не желает трона, что это слишком большая ответственность, что он не готов к такой ноше, он не был абсолютно честен. Не с окружающими - сам с собой. Подкинуть дров в этот едва зародившийся огонек тщеславия, взрастить из него пламя, что придаст сил уступчивому альтмеру, толкнет его на то, чтобы бороться за принадлежащее ему по праву, оказалось нелегкой задачей. С которой Пелидил справился.
Он никогда не жалел об этом. Принцу было тяжело даже думать о том, чтобы пойти против сестры, но его Вицемагистр верил - это временно. Неймон научится дышать полной грудью, и лихорадочный блеск в его глазах утихнет, уступив сдержанным переливам янтарной мудрости. Они встали на верную тропу и непременно добились бы своего..
Если Планетарий Элден Рут действительно оказался бы лишь формальностью. Ночь за ночью Вицемагистр снова и снова видел в кошмарных снах то мгновение, когда бросился на решетку, как несправедливо плененный сенч, когда высокие темные своды озарялись вспышками заклинаний. Когда кричал Неймон. Не сумев прорваться к Планетарию и удержав себя от необдуманного насилия, Пелидил отступил в тень, прижимаясь спиной к холодной стене, и слушал, пытаясь угадать происходящее по обрывам слов, звукам шагов и шелесту одежды. Пытаясь разобрать все это за свистом собственного дыхания и тяжелым гулом сердца, стучащего в висках. Все было кончено. Там, за стеной, молчаливый страх сменился возгласами радости и ликования, и Пелидил сжал руки в кулаки, тут же сдавленно вскрикнув от боли. Он смотрел на свои ладони, где стальные прутья вспороли дорогую кожу перчаток, на пальцы, изуродованные ржавыми зубьями решетки. На кровь, стыдливо прячущуюся в складках одежды. Мер не думал, что ему хватит сил выйти, когда Эйренн призвала его к себе. Не думал, что сможет сохранить самообладание.
Почему-то, когда он увидел тело своего принца, стало немного легче. Заставляя себя до последнего цепляться за пустую надежду, Пелидил уже знал, что Неймон мертв. А когда новоявленная императрица велела ему забрать тело, уже знал, что будет с ним делать.
Некромантия - наука для мудрых, и лишь лучшие из достойнейших способны на настоящие чудеса. Пелидил начал изучать эту причудливую магию немногим позже того, как Эстре отдала себя в услужение Мехрунесу Дагону. Жалкая, бесполезная дура. Культисты, как земляные черви, преданно служат своему хозяину. Некроманты, с умом используя силы иных планов, верны только себе.
Ночь тогда была ясной и звездной, и свечи, опоясывающие алтарь, придавали ей многообещающий тициановый оттенок. Пелидил долго готовился к этой ночи - все должно было пройти, как по маслу. Неймон, облаченный в длинную темную мантию, лежал на алтаре, сложив руки на груди, и будто бы спал. Сегодня он проснется - эта мысль заставляла сердце биться чаще. И готичная корона, украшавшая его голову, была куда лучше вычурного головного убора его выскочки-сестры.
Перед тем, как начать, некромант подошел к алтарю и склонился над телом, заглядывая в лицо мертвого принца. Тлен уже тронул его плоть, но въедливый запах и пара жирных мух, жужжащих в уши, не могли омрачить улыбку альтмера.
«Мой..» Даже тогда он не смел произнести этого вслух, хотя в своей правоте был уверен. У смерти есть определенные преимущества - она обрывает цепи ненужных связей. Теперь Неймон должен был вернуться, следуя единственному огоньку, - магии самого верного своего слуги. Вернуться к нему и по его воле. Теперь Пелидил не боялся прикасаться к нему и поднял руку, бережно зачесывая за ухо выбившуюся светлую прядь. Все должно было быть идеальным. Таким же, каким был Неймон. Таким же, каким он восстанет из мертвых.
Подчиняясь навязчивой мысли, точившей его разум и душу долгие годы, альтмер обошел алтарь, оправляя одежду принца. Предательски дрожали покрытие мелкими шрамами пальцы, пока взгляд скользил по заострившемуся лицу Неймона. По тонким губам, на внутренней стороне которых в густых тенях прятался трупный черный налет.
Он винил себя за это. С того самого момента, как прильнул к холодным мертвым губам своего принца, и по сей день, все еще чувствуя иногда на языке их землистый привкус. За то, что поддался слабости и воспользовался покладистостью мера, что посмел лишить принца добровольности и возможности ответить взаимностью. Но только за это. Целуя и обнимая Неймона, Пелидил чувствовал себя счастливым. Как змей, от рождения мечтавший летать и, наконец, решившийся на то, чтобы прыгнуть в пропасть, счастлив в последние мгновения своей жизни, потому что в них нет ничего, кроме мечты, так и альтмер задыхался от восторга, прижимая к груди неподвижное тело, зарывался носом в тщательно расчесанные потускневшие волосы, словно стараясь согреть, отдать мертвецу тепло собственной жизни. Он рыдал и смеялся, утирая слезы и рассказывая слепым глазным яблокам, бережно сложенным в стекленную банку, какой чести удостоились мертвые меры, принесшие свои глаза в жертву истинному правителю. Неймон будет Королем! Смерть не может остановить великих!
В ту ночь он, возвращаясь в свое тело, кричал еще страшнее, чем в Планетарии Элден Рут, разъедаемый древней безжалостной магией. В глубине Валенвудских лесов ему вторили испуганные волки, и леденящий ветер задул свечи, позволив мраку сомкнуться над алтарем. Пелидил отступил назад, широко раскрытыми глазами глядя на то, как корчится его принц, когтистыми руками терзая собственное тело, как месиво из костей и черной крови пропитывает ткань. Финальным аккордом стала попытка вдохнуть - память тела восстала раньше разума - первая и последняя. Неймон захрипел, закашлялся, скрежеща когтями по алтарю, перемазанному кровью и клейкой лимфой, лишний раз вцепился в собственную грудь, так что из-под рваной мантии показались ребра, и затих, паря над влажной землей и осматривая пространство вокруг себя ничего не видящими сияющими во мраке глазами.
Пелидил ликовал. Кланялся, волчком кружась вокруг Неймона, ворковал о светлом будущем и долгожданных трофеях и любовался величественным созданием, которым восстал его принц.. и не знал, что ему делать, оставленный во мраке и одиночестве утирать со щеки зловонную липкую слюну. Не знал лишь несколько долгих томительных мгновений пустоты и страха. Ничего не изменилось. Пусть раньше Неймон никогда не плюнул бы в лицо своему Вицемагистру, это был он. Все тот же наклон головы, все те же плавные величественные жесты.
Ритуал удался. Он сделал это! Он воскресил своего принца!
Найти Неймона было несложно. Как любое существо, возвращенное в план смертных силами некроманта и обладающее свободной волей, принц углубился в ближайшие руины, ища укрытия и уединения. Он был силен - идя по следу, Пелидил обнаружил немало тел злокрысов и лужиц эктоплазмы, оставшейся от неприветливых призраков. Он дал бы личу-альтмеру немного времени, чтобы побыть в одиночестве.. Если бы оно - это время - было. Если бы не шли по следу ищейки королевы.
Он ненавидел их за то, что вынужден был торопить своего принца.
Неймон страдал. Низко опустив украшенную рогатой короной голову, он метался по зале, словно натыкаясь на невидимые преграды, подвывал и шипел, то цепляясь когтями за рваную, черную от крови ткань на груди, то в ярости разбивая то, что попадалось под руку. Глядя на него, альтмер чувствовал, как сжимается сердце от боли.. и учащается дыхание от восторга. Неймон умер недавно, его дух не успел далеко отойти от тела. Это он, определенно он. Со всей его памятью, страстью и болью. Король, заслуживший почтение и обожание.
Уловив присутствие пришельца, лич напал. Не имея права защищаться, Пелидил успел получить пару серьезных ушибов и ожогов, прежде чем Неймон выпрямился, внимая срывающейся торопливой речи Вицемагистра. Он долго молчал. Мучительно долго. Альтмер упал на колени, отбросил посох, подполз ближе, говоря о несправедливости, боли потерь, злом роке и кознях даэдра.. Голос предательски дрожал, и собственные руки, грязные, покрытые комьями пыльной паутины, казались слабыми и кривыми. Всем сердцем, всей душой он желал быть услышанным, принятым, умолял своего принца просто позволить ему быть рядом и исполнять его волю, а Неймон молчал, не двигаясь с места. Пелидил видел, как судороги пробегали по его лицу и рукам, и, сглотнув, таки позволил себе смять в пальцах рваный подол ритуальной мантии. Пропустив удар, сердце словно провалилось в пустоту, и колючий ком подкатил к горлу от собственной дерзости. Альтмер заговорил вновь - тише, мягче. О страдании, пронизывающем саму сущность лича, о горечи, о виновных. О том, как они отомстят. И только тогда Неймон ответил. Его голос, ровный, с характерным отзвуком, похожим на могильное эхо, звучал в самой голове, заставляя замирать от ужаса и восхищения. Он не хотел мстить. Он хотел покоя и избавления. Цепляясь за одежду принца, Пелидил поднялся с колен, взял его за руку, сжимая пальцы, заглядывая в потемневшее перекошенное лицо. Кожа, окрашенная в цвет смерти, высохла и сморщилась, под ней явственно ощущались кости. Неймон говорил, что свободен от чувств, от сомнений, от страха. Помедлив, сказал, что часто видит сны, хотя больше не нуждается в том, чтобы спать. Что сны эти разрывают его на части, заставляя желать лишь покоя и забвения.
Задыхаясь и дрожа, Пелидил шагнул вперед, поднял руки и обнял Неймона. Лич умолк, поддаваясь чужому порыву. Зажмуриться, смять в пальцах липкую от пропитавшей ее крови одежду, уткнуться носом в выступающие ключицы. Полной грудью вдыхать запах гнили и плесени, самый желанный, самый близкий. Чувствовать под одеждой неподвижную клетку его ребер и плотнее прижимать его к себе, желая дать ему ощутить тепло собственного тела, удары собственного сердца, живого, чувствующего. Любящего. Неймон не ответил на объятья, но Пелидил знал - он смог отравить пустоту в груди лича сладким ядом чужой жизни. Опустились напряженно приподнятые плечи, ослабли руки со скрюченными пальцами. Альтмер содрогался от беззвучных рыданий, и горячие слезы счастья с солеными оттенками боли и сожаления катились по его щекам, оставляли влажные следы на груди Неймона. Его Неймона. Его принца.
Его Короля.
Но Королю нужно королевство, а миры, населенные мертвыми, никак не готовы были признавать правителем новоявленного лича, пусть даже лич этот - невероятно могущественный маг. Куда более могущественный, чем был при жизни. Неймон внял чужому совету, и Пелидил трудился дни и ночи над осуществлением их нового, обновленного, дабы учесть мертвого принца, плана. Лес, провонявший гнилым мясом и потом полудиких эльфов, населявших его, - в ласковые объятья тишины и мрака, где струнка каждой души будет чутко отзываться на малейшее движение мысли лича-правителя. Где он обретет свой величественный и царственный покой, будто рыба, возвращенная в воду, которая - ее собственный океан. А Саммерсет - Сокрытому Наследию, возглавляемому Вицемагистром Пелидилом, хотя тогда у него, наверное, уже будет другая должность. Пусть маормеры, верящие в честную сделку, проливают свою ядовитую кровь за право обладать Валенвудом. Пусть дотянутся своими белесыми когтями до этого жалкого червя Урсельмо, лижущего пятки его ненаглядной королеве, императрице-пустышке. Без него Талмор не станет противиться тем, кто еще не забыл, как много стоит чистота альтмерской крови. Вместе они поставят на колени весь Нирн.
Пелидил не упускал возможности повторять это вслух, в красках расписывая момент их триумфа и украшенным дорогими камнями гребешком расчесывая длинные сухие волосы Неймона. Осторожно, плавно, сетуя на то, как легко рвутся и путаются тусклые пряди. Взывал к желаниям и амбициям, к тому, что могло бы поддержать в нем интерес. Принц не отвечал, лишь изредка поворачивался, угловатой ладонью прижимаясь к груди альтмера, и слушал. Долгие минуты и даже часы слушал, как бьется живое сердце в узкой груди, как гоняет по тучным венам горячую кровь, напитанную могущественной магией, как вздымаются ребра в такт взволнованному дыханию. Его вдумчивый интерес ощущался физически – словно легкие, едва заметные укусы тысяч трупных мушек по всему телу. Уже после второго раза Пелидил стал являться к принцу в мантии, предусмотрительно расстегнутой на груди. Предложить бы ему насытиться своей кровью, плотью, жизнью, но Неймон не был вампиром и не испытывал голода, который возможно было бы утолить. Лишь интерес, слабый, как голубоватое пламя могильных свечей. От его холодных сморщенных рук веяло пустотой и смертью, и мер, в моменты этой желанной, практически интимной близости чувствующий себя особенно живым, с готовностью признавал цветущий в нем благоговейный страх и самозабвенно упивался им, счастливый, покорный и преданный. При жизни Неймон никогда не прикасался к своему Вицемагистру. Так и норовил ненавязчиво приобнять за талию Эстре или погладить по длинной морде одну из королевских лошадей, и то – в перчатках. Теперь же все было иначе. Теперь он знал все, о чем думали живые вокруг него, и не было нужды говорить с ним вслух, но Пелидил говорил, уберегая себя и своего принца от тишины и забвения. Тишины, которая вновь и вновь безжалостно напоминала некроманту, что творение не способно дышать, а творец – читать мысли.
Если гребешок увязал в спутавшейся пряди, волосы вылезали клочьями, и к зубцам нередко прилипали серые кусочки гнилой кожи. Лич ничего не чувствовал и не реагировал. Пелидил отчаянно корил себя за каждый попорченный волос.
Словно огромный смертоносный паук Неймон оплетал Валенвуд отравляющими сетями забвения и мрака, погружая в молчание целые рощи и стачивая древние корни древ, что пытались сопротивляться, и в редких проблесках извращенной переродившейся фантазии Пелидил узнавал своего принца, из которого, если бы не королевская кровь, мог бы получиться неплохой архитектор. Альтмер с интересом и восхищением наблюдал, как ширится и наполняется творение Короля-лича, погружался в этот мир, упиваясь могущественной силой, пропитавшей его. Он не хотел возвращаться в Валенвуд, враждебный и дикий. Солнечный свет резал глаза, и запах цветов и свежей зелени казался отвратительным и лживым. От морской соли эльф кашлял до сухой рвоты, а на гнойные струпья, то тут, то там прорывающие тонкую побледневшую кожу, слеталась голодная мошкара. Кружевным платком утирая темную липкую кровь с растрескавшихся губ, Пелидил решил, что, закончив с делами на Саммерсете, он вернется в сумрак нового королевства Неймона и станет самой преданной и могущественной его Тенью. Он давно уже понял, что смерть – это не так уж плохо. Что в смерти можно творить, желать и властвовать. Мер не знал, является ли любовью то чувство, что тянуло его в бесцветную бездну, которую воздвигал для себя Неймон, но был уверен – оно приведет его к смерти. И в смерти не угаснет.
Мечта.. Бездумный слепой порыв. Неуместный, недостойный такого опытного и уже немолодого мера. С юных лет Пелидил открыл для себя бездарность романтических понятий, которыми жили художники и барды. Он не полагался на надежду, только на строгий расчет. Он не верил, он знал.
Он никогда не любил.
Мер засмеялся. Схватился за фальшборт, когда пенящаяся волна врезалась в судно, заставляя то накрениться, но не умолк, разбавляя смех хриплым болезненным кашлем. Приставленные к нему солдаты переглянулись, один окликнул безумного альтмера. Кажется, обозвал как-то. Уже неважно. Хорошие солдаты, исполнительные. Судя по всему, они намеревались до конца следовать полученному приказу. А ведь могли бы, наверное, спрыгнуть за борт, оседлать морского змея и направить его в сторону своей далекой родины.
А вместо этого они умрут здесь, с ним. Защищая его. Пелидил с удовольствием убил бы их сам. Умыл бы лицо их кровью и вырвал бы из груди еще трепещущие сердца.
Он научил Неймона желать власти, а позже – тянуться к жизни, прислушиваться к ней. Иногда альтмер думал, что это похоже на болезнь. Что он заразил этим своего принца, наивно полагая, что носитель заразы ее влиянию не подвержен. Он ошибался. Бинты, умело скрытые наглухо застегнутой мантией, пропитались гноем и врезались в плоть, но отмершие ткани были нечувствительны к боли. Пелидил давно не смотрелся в зеркало, но был уверен – печать смерти лежит на его лице. Смерти, которой заразил его Неймон.
Но еще раньше – гораздо, гораздо раньше – он заразил его мечтой.
Тяжелый дротик, выпущенный баллистой и объятый пламенем, прошил парус и скрылся в морской пучине. Затлела ткань, и огонь практически мгновенно пожрал голову так любимого маормерами Змея. Несколько рыбоглазых эльфов нырнули в наспех открытый на палубе портал. Наверное, теряя свой корабль, решили попытаться завладеть вражеским. Один из стражей-солдат поднял руку, удерживая Пелидила от попытки последовать за ними. Будто бы он пытался.
Этот портал станет последним гвоздем в крышку их общего гроба.
Мер отступил назад, оперся на посох, опустил голову, все еще содрогаясь от беззвучного смеха. Он так долго терпел и ждал, так долго мучил мертвого принца своим разлагающим обществом.. Неймону больше не нужен Саммерсет. Зачем тогда этот корабль, эти морские эльфы? Все это – лишнее. То, к чему тянулась прагматичная сущность альтмера, крепко увязшая в бренной плоти. То, что он считал истиной в течение всей своей долгой жизни, и то, за чем прятался, когда истиной стало чувство.
Когда все, о чем он думал, что испытывал, делал, свелось к этому чувству, обратив его в одержимость.
«Неймон – мой». Повторил себе в тысячный раз, перехватывая посох. Готовый сражаться и умереть с этим именем на устах. Некоторые из мелькавших в дыму лиц казались знакомыми, и убийца принца был среди них. Шестерка королевы, отнявшей у своего брата все. Но ненависть улеглась, и мер не видел надобности в том, чтобы мстить. Сорвались с места стражи, приставленные к нему. Последняя атака.
Последний удар.
Пелидил не боялся смерти, пусть и сражался, как одержимый, захлебываясь кровью, не чувствуя боли. В последние мгновения своей жизни он чувствовал себя будто чаша, наполненная сладким медом. Единственное желание, единственная страсть овладела им – вернуться. Избавиться от тела, гниющего, ничтожного, и всей душой отдаться мечте, что грела и отравляла его долгие томительные годы. Забыть о сне, жажде и голоде, о нуждах презренной плоти.
Уйти к нему. Навсегда. В его вечности не будет одиночества, холода, обиды и горечи, не будет бесконечного ожидания и косых взглядов из укромных углов, сотен пергаментов, изрезанных словами заботы и нежности и пожранных огнем королевских каминов, не будет этикета, лицемерия и лжи, борьбы за власть и боли потерь, тоски и бесконечной тяги к тому, чтобы просто прикоснуться.

В его вечности будет только Неймон.